И всё же эти люди — странные, невозможные глексены — находили утешение в своей вере. Он смотрел на фигуры людей у стены, которых агенты заставляли держаться в отдалении. Нет, нет, он не скажет скорбящим людям, что их любимые ушли без возврата. В конце концов, не эти люди отправили их умирать.
Понтер повернулся к Мэри.
— Я понимаю, что вера даёт утешение, но… — Он мотнул головой. — Но как разорвать этот цикл? Бог делает убийство лёгким, Бог даёт утешение после. Как не дать этому повторяться снова и снова?
— Я не знаю, — сказала Мэри.
— Вы должны сделать что-то, — сказал Понтер.
— Я молюсь, — ответила Мэри.
Понтер поглядел на неё, потом на скорбящих людей, потом снова повернулся к Мэри, взял её за руку, глядя в землю, не в силах смотреть ни на неё, ни на тысячи имён.
— Если бы была хоть малейшая вероятность, что это поможет, — тихо сказал он, — я бы молился вместе с тобой.
— Потрясающе, — сказал Журард Селган. — Потрясающе.
— Что? — в голосе Понтера слышалось раздражение.
— Ваше поведение у монумента в память о погибших в юго-восточном Галасое глексенах.
— И что же в нём такого потрясающего? — спросил Понтер. Его голос был резок, словно у человека, который пытается говорить в то время, как ему отдирают бинт от раны.
— Это ведь был не первый раз, когда ваши убеждения — наши общие убеждения — вошли в конфликт с убеждениями глексенов. Не так ли?
— Разумеется.
— В самом деле, — продолжал Селган, — подобные конфликты должны были возникать ещё в ходе вашего первого визита.
— Возможно.
— Вы не приведёте пример? — попросил Селган.
Понтер сложил руки на груди.
— Ну хорошо, — сказал он зловеще, будто имея в виду «ты сам напросился». — Я упоминал об этом в самом начале: среди глексенов бытует странное убеждение в том, что вселенная существует ограниченное время. Они ошибочно интерпретируют красное смещение как свидетельство расширения вселенной; они не понимают, что масса может зависеть от времени. Больше того, они считают, что фоновое космическое излучение микроволнового диапазона — это эхо того, что они называют «большим взрывом», породившим вселенную.
— Похоже, им нравятся всякие взрывающиеся штуки, — заметил Селган.
— Без сомнения. Но, конечно же, однородность фонового излучения объясняется многократным поглощением и переизлучением электронов, захваченных сжимающими плазму магнитными вихревыми волокнами.
— Уверен, что так оно и есть, — сказал Селган, признавая, что Понтеру лучше знать о таких вещах.
— Так оно и есть, — повторил Понтер. — Но я не спорил с ними на этот счёт. Во время моего первого визита Мэри сказала: «не думаю, что ты многих сможешь убедить в том, что большого взрыва не было». И я ей ответил, что ничего страшного; я сказал: «Ваша потребность в убеждении других в своей правоте, я полагаю, тоже уходит корнями в религию; я же доволен уже тем, что сам знаю, что прав, даже если другие об этом не знают».
— О, — сказал Селган. — И вы в самом деле так чувствуете?
— Да. Для глексенов знание — это битва! Война за территорию! Знаете, у них, чтобы получить звание, эквивалентное нашему «учёный», нужно защитить диссертацию. Именно так это и называется: защитить! Но быть учёным — это не значит оборонять свою точку зрения от всех проходящих, это значит быть гибким и открытым и ценить истину независимо от того, кто её обнаружил.
— Согласен, — сказал Селган. Он немного помолчал, потом продолжил: — Но вы не особенно много времени тратили на то, чтобы выяснить, нет ли в верованиях глексенов в жизнь после смерти какого-нибудь рационального зерна.,
— Это не так. Я дал Мэри массу возможностей продемонстрировать мне доказательства их утверждений.
— В смысле, до того эпизода с мемориалом?
— Да. Но у неё ничего нет!
— И вы, как в случае с финитной космологией, просто бросили это дело, удовлетворившись тем, что вам-то известна истина?
— Да. То есть…
Селган вскинул бровь.
— То есть?
— То есть, да, конечно, я спорил с ней относительно веры в послежизнь. Но это другое.
— Не такое, как вопросы космологии? Почему?
— Потому что от этого слишком многое зависит.
— Разве от вопросов космологии не зависит судьба всей вселенной?
— Я хочу сказать, это не какой-то абстрактный вопрос. Это было… это есть — корень всего.
— Почему?
— Потому что… потому что… хрящ, я не знаю почему. Просто это казалось до ужаса важным. В конце концов, по этой причине они сражаются во всех этих войнах.
— Понимаю. Но я также понимаю, что это основа всех их верований; это нечто такое, с чем — и вы должны были это прекрасно понимать — не так просто расстаться.
— Полагаю, что так.
— И, несмотря на это, вы продолжали настаивать.
— Ну… да.
— Почему?
Понтер пожал плечами.
— Хотите услышать мою догадку? — спросил Селган.
Понтер пожал плечами ещё раз.
— Вы не оставляли эту тему, потому что сами хотели выяснить, нет ли за этими верованиями чего-то рационального. Возможно, Мэре и другие глексены просто скрывают от вас правду. Возможно, есть какие-то доказательства, которые она вам откроет, если вы продолжите спрашивать.
— Не можут быть доказательств для того, что не существует, — сказал Понтер.